onliner.by: Все развитые страны пытаются решить проблему, и для нас имеет смысл подключиться к процессу и учиться вместе со всеми, а не настаивать на самобытности собственной системы. Сегодня есть возможность использовать опыт Болонского процесса. Но конечно, это не готовый ответ на вызовы времени, а только совместный европейский поиск таких ответов.
Системе распределения студентов в Беларуси более 80 лет. Пережив разные этапы, вождей и некоторые империи, она доковыляла до нулевых, когда получила вторую жизнь. В ответ на официальные заявления о необходимости и пользе распределения все время летели стрелы критики. В этом году, когда количество рабочих мест резко сократилось, система резко столкнулась с кризисом изнутри. В рамках пятничного «Неформата» мы встретились с острым критиком распределения, который уверен: системы уже нет — есть мираж.
Кто это?
Владимир Дунаев долгое время работал в БГУ, был доцентом кафедры истории философии. Позже стал одним из учредителей Европейского гуманитарного университета. Сегодня представляется прежде всего как член Общественного Болонского комитета — гражданской инициативы, возникшей в 2011 году, когда Беларусь формально впервые подала заявку на вступление в Болонский процесс.
* * *
— Распределение стало такой крепкой частью студенческой жизни. Можно радостно ждать, хитрить, пользоваться связями или прибегать к коррупции. Но с ним все равно нужно что-то делать. Расскажите, когда все началось и как мы к нему пришли.
— Распределение появилось в СССР в 1933 году. Несмотря на разные этапы, его никогда не отменяли. Но более 80 лет назад перед ним стояли другие задачи: нужно было ликвидировать дефицит специалистов, ну и заодно лишить человека права свободного выбора. В тоталитарную систему распределение не только органично вписалось, но и с лихвой пережило ее.
В советское время распределяли всех. Тогда поддерживалась иллюзия равенства и никаких платников не было. Конечно, существовала коррупция и уловки (особенно начиная с восьмидесятых). Можно было выйти замуж или жениться, чтобы остаться в Москве или Минске. Конечно, большинство выпускников оставались в своем регионе, но теоретически ты мог приехать из Гомеля, а распределиться в Челябинск, потому что твой адрес — Советский Союз.
Как благо в виде гарантированных рабочих мест ее не преподносили, потому что официальной безработицы не было. Вот такая гармония.
Первым нормативным актом, регулирующим систему распределения в независимой Беларуси, стал приказ министра образования в 1993 году. Так когда-то жесткая система вяло перетекла в новейшую историю. Студент мог прийти с распределением на работу и получить там эмоциональный отказ и просьбу не мешать. О распределении не было ничего написано в законах — оно регулировалось только постановлениями Совмина. Все было плохо отлажено вплоть до 2006 года.
— Это когда появилось решение Конституционного суда?
— Верно. Вполне обоснованы были претензии в неконституционном характере. Везде главный закон запрещает принудительный труд. А также гарантирует бесплатное высшее образование на конкурсной основе. Без отработок, барщины или оброка. Но правовые аргументы уступили политической целесообразности. Судьи признали временную и вынужденную, но необходимость распределения.
О том, что норма является неправовой, свидетельствуют безуспешные попытки ввести распределение в других странах. В России, например, регулярно пытаются запустить белорусскую систему, но наталкиваются на конституционный запрет. В Украине Конституционный суд указал на это в 2011 году. Сейчас там распределяются только медики. Отказался и Казахстан. Беларусь остается единственной моделью для подражания в СНГ.
Тогда никто и не скрывал, что распределение должно решать проблему дефицита кадров в некоторых отраслях или регионах: «в целях улучшения кадрового обеспечения важнейших отраслей хозяйства Республики Беларусь». По крайней мере это было цинично, но честно. В 2011 году институту распределения начали приписывать функцию социального блага, мол, гарантированное первое рабочее место. Позвольте, гарантия первого рабочего места имеет значение, когда есть угроза безработицы и молодой специалист не может выйти на рынок труда. А у нас тогда существовал дефицит кадров во многих отраслях, проблемы найти работу не было. Конечно, так «заботиться» о студентах особенно не стоило.
— Во время заботы о первом рабочем месте в фокусе были всегда студенты бюджетной формы обучения. Платники продолжали стоять особняком, в конце учебы находясь в лучах зависти многих бюджетников с направлением на нежелаемую работу в руках.
— Вот и парадокс. Со временем платников становилось все больше. Если прислушаться к официальной стороне, которая называет распределение благом, то одни имеют на него право, другие — нет. Платник — это даже не молодой специалист с прилагающимися к этому званию правами, а непонятно кто.
— Почему? Это можно рассматривать как логическое завершение вступительной кампании и результат обучения. Бюджетники — первые, как более постаравшиеся, платники — вторые в очереди.
— Логику можно любую придумать. Даже слово платник несет негативную коннотацию. А вы посмотрите на проблему с другой стороны — это люди, которые, помимо налогов (которые платят их родители), финансируют образование. Может быть, они заслуживают больше внимания и заботы?
Вы, как покупатель, отдаете немалые деньги. Но взамен даже не можете предъявить претензии к качеству продукта, а наоборот — получаете массу претензий и даже лишаетесь официального социального блага — распределения.
— Может ли быть что-то хорошее в том, что молодой человек уезжает работать по распределению в другой город, учится там жить самостоятельно, зарабатывать и тратить деньги? Армию же называют школой для мужчин.
— 5% участников недавно проведенного исследования тоже так считают: распределение — это форма обучения самостоятельности. Конечно, надо культивировать ответственное отношение в том числе и к своей судьбе. Проблема в том, что как раз система распределения меньше всего для этого подходит, потому что она не формирует ответственность. Да, вас могут забросить в такие условия, которые способны укрепить ваш дух или сломить волю. Можно придумать человеку еще много стрессовых ситуаций. Зачем?
— У вас есть данные по поводу закрепления распределенных студентов? Сколько из них срываются с места до окончания отработки?
— Официальной статистики по поводу возвращения распределенных нет. Есть ведомственные статистики и мифы. Прежний министр образования Сергей Маскевич в свое время заявил, что лишь 7—8% учителей меняют место работы. Другие эксперты говорят, что меняют в разы большее число. Интуитивно понятно, что, если условия работы являются неблагоприятными, ожидать от людей добровольного страдания, будто они мазохисты, сложно.
— Что делать государству, если учителя или врача ждут в деревне?
— Улучшать условия. Как это делалось в дореволюционное время: община думала, как привлечь учителя. Это забота местных сообществ. У нас есть проблема — количество учеников, приходящихся на одного учителя, меньше, чем в Европе. Намного. Для этого умные люди за границей придумали школьные автобусы. Когда я читаю, что родители бьются за сохранение маленькой школы в деревне, то часто ловлю себя на подозрении: возможно, родители пекутся скорее о собственном комфорте, чем о качестве обучения.
— В рамках Болонского процесса или даже в мировой практике — где-нибудь еще распределение есть?
— Да, за рубежом распределяются выпускники военных или духовных учебных заведений. Больше нигде. Студенты Оксфорда не бегают в поиске заявок. Тем не менее в рамках Дорожной карты [комплекс мер, необходимых Беларуси для принятия в Болонский процесс. — Прим. Onliner.by] европейцы согласились, что на время в Беларуси можно сохранить систему распределения для некоторых специальностей.
Нам важно принять то, что уже случилось де-факто: при дефиците рабочих мест распределение превращается в механизм наказания для студентов, вузов и работодателей. Это абсурд, когда, чтобы не портить статистику, вузы распределяют студентов к себе на кафедры или делят одну заявку на 4 по 0,25 ставки.
Начинается создание миража. Можно убеждать всех, что это есть реальность. Но зачем?
— Вам кажется, что мы все совсем ничего не потеряем, отказавшись от распределения?
— Ну а что мы можем потерять? Подавляющее число студентов искало заявки на работу. Они и продолжат поиск рабочих мест. Нам остается отказаться от фикции. Все, что мы потеряем, — мираж.
Нужно признать, что система не работает, и заняться созданием альтернативной. Надо повышать уровень трудоустраиваемости учащихся — их шансов на получение работы.
Направлений сразу несколько. Все начинается с профориентации, которая не играет сейчас у нас никакой роли. Главные советчики в выборе профессии — родители и друзья, это неправильно.
Когда выпускник приходит к работодателю, то слышит: у тебя нет опыта работа. А как получить опыт, если он только учился? Студенты все больше понимают, что надо работать во время учебы. Даже необязательно по специальности. Но у нас не признается ценность такого опыта, как и ценность самообразования.
— Какой смысл в работе, если студент медицинского вуза пойдет стоять за прилавком?
— А такой, что он поймет, как устроен труд, что такое ответственность, взаимоотношения, иерархия, необходимость принятия решений. Любой опыт имеет ценность, и ее надо легализовать. В европейской системе образования для этого есть система сертификации, которая приписывает кредиты.
Но даже если студент сегодня захочет работать по специальности, у него же нет шансов делать это легально. Да, можно пойти договориться с деканом, а можно и не договориться. В Европе есть гарантия — 20 часов любой работы в неделю. А у нас некоторые отвечают: для этого есть вечернее образование. Вузы консервативно не принимают работу как часть образования, для них это пренебрежение учебой в ущерб ей. На самом деле может быть только все наоборот.
Также, чтобы заинтересовать работодателей в приеме молодых специалистов, в некоторых странах им платят деньги — во Франции €4 тыс. в год.
Наверное, нам ближе система квот — когда работодатель должен часть вакансий оставлять для молодых специалистов. Сколько — это задача для законодателей и экономистов. Но это реальная помощь.
Ну и конечно, нужно учиться быть гибче. К сожалению, наши выпускники одни из самых некомпетентных в регионе, поэтому и работодатели не горят желанием работать с ними. Рынок труда не в состоянии повлиять на качество учебы, программы пишутся без участия работодателей. Вузовские программы должны отталкиваться от потребностей рынка и даже конкретных студентов — есть термин студентоцентричность — а не наоборот. Когда человек говорит, что для получения работы он должен учить вот это, а не то, что декан скажет. Вот это настоящая ответственность студента за свою профессиональную судьбу — он сам вместе с работодателем формирует предпосылки для последующих успехов или неудач.
И наконец, необходимо, чтобы работодатель через разработку и обновление профессиональных стандартов участвовал в управлении качеством образования. Для этого нужна совершенно другая национальная система квалификаций, которую Беларусь последняя в регионе только начинает создавать.
— Высшее образование из элитарного стало массовым. И кажется, университеты всего мира, оказавшись к этому не очень готовыми, начинают активно реформироваться. Насколько длинный путь и в каком направлении им придется пройти?
— У меня даже нет уверенности в том, что из ситуации есть выход. Возможно, кризис настолько глубок, что закончится для университетов катастрофой. Вызовы для традиционного высшего образования очень серьезные. Например, университеты испытают серьезную конкуренцию со стороны MOOC (massive open online course). Таких как Coursera, например. Раньше никто не запрещал там учиться, но и результаты не признавал. А на Лиссабонской конференции в мае уже говорилось, что две трети работодателей принимают сертификаты MOOC. Сегодня все чаще задумываются о том, что для профессиональной подготовки необязательно 4 или 6 лет учиться в вузах (за небольшим исключением специальностей).
Все развитые страны пытаются решить проблему, и для нас имеет смысл подключиться к процессу и учиться вместе со всеми, а не настаивать на самобытности собственной системы. Хорошей или плохой была советская система образования — уже не важно. Это инструмент из прошлого. Сегодня есть возможность использовать опыт Болонского процесса. Но конечно, это не готовый ответ на вызовы времени, а только совместный европейский поиск таких ответов.
Распределение в этом контексте — какой-то легкий путь в никуда.